Ночь. Бар. Бутылка виски. Стакан. Лед. И полное одиночество. Совсем не так китаянка хотела провести сегодняшний вечер. Она автоматически набрала смс и закинула телефон в сумку, предпочитая не слышать телефон.
Обычные люди в таких ситуациях плакали где-нибудь дома, но для нее это не вариант. Ей проще напиться в хлам и дико ржать, нежели хоть раз показать слезы.
Мечта любой девушки: быть брошенной в сочельник. И вместо теплой ванны с пеной в обнимку с парнем, сидеть за барной стойкой пить огненную жидкость и рассказывать байки на китайском.
Как-никогда Джиа жалела, что не может быстро пьянеть как некоторые люди. Сейчас от каждого глотка алкоголя она больше трезвеет и осознает реальность происходящего. Да. Она осталась одна. Все это конечно печально, но от этого не умирали. Менг не собиралась становится исключением.
Джо видимо примчалась прям с кровати. Если учесть ее плохо нанесенный макияж. И как обычно задавала слишком много вопросов.
Я смотрю, ты трезвая. А я ждала тут уже твой коронный пати хард
В принципе все еще не поздно начать. А почему бы и нет? Пусть и сегодня будет пати хард в честь начала ее new life.
Прежде чем хоть что-то рассказывать, сначала надо хоть немного споить подругу. Джиа без зазрения совести налила стакан виски и протянула подруге. Чокнулась с ней и выпила залпом. Мисс Хам как истинный тонсен, поступила так же. Еще одну! Тряся пустой бутылкой Чиваса. Бармен с облегчением души, быстро поменял бутылку. Теперь не уме предстоит слушать китайскую речь.
- Джо... автоматом наливая следующий стакан. Мы расстались. Улыбка просто не сползала с лица. А как еще можно было сказать такую новость. Может быть у китайцев были другие частоты волн мозга нежели у всего остального мира? Или просто этот вид китайца какой-то эксклюзивный? Хотя почему расстались...я его бросила. Попивая одновременно. Он предложил мне альтернативу. Либо я рассказываю всему миру, что у меня есть парень...либо мы расстаемся. Голос был радостнее просто некуда. Словно с маньячным удовольствием тролила Ким Джунсу. Так что я... посмотрела на часы. ...уже как 3,5 часа сингл лэди. И слегка прикусив губу. выпьем за это! Чокнулась еще раз и выпила залпом.

Лухан щёлкает ногтями, когда входит в кафе, он боязливо оглядывается, словно ожидая подвоха откуда-то. Тревога расползлась по всему телу, занимая каждую его клеточку, ведь то, что собирался сказать Лу, никак не вязалось с его настоящими чувствами, не переплеталось с мыслями и вообще не соответствовало действительности. С чего ему взбрела в голову эта идея? Излишнее любопытство никогда не приводило к хорошему, особенно в случае с Луханом, но будто сейчас он думал о результате своих действий. Последствия? Что, простите? Кто это вообще? Конкретно сейчас думать о том, что произойдёт после его маленькой затеи, Хань хотел меньше всего.
Краем глаза он смотрит на Сэхуна, стараясь сделать так, чтобы тот не поймал этого взгляда. Цепкими пальцами он сжимает его ладонь, чувствуя её тепло под подушечками. Лухан любит держать его за руку, любит, когда Сэ держит его за руку. Наверное, второй вариант даже лучше, но в последнее время у Лулу либо обострение паранойи, либо младший правда стал более отдалённым. Хань перестал чувствовать прежнее тепло, а подсознание услужливо вырисовывало самые худшие варианты из всех возможных. Зачастую оптимистичный оленёнок в мыслях был пессимистичнее, чем обычно, но даже если раньше возникали подобные ощущения, то заглушить их было довольно легко согревающими словами и ласковыми прикосновениями. На этот раз всё было не так, слишком сильно разыгралась фантазия китайца, слишком, слишком, всё казалась слишком... не таким, как должно быть. Наверное, подобный период появляется у всех пар. «Размышляю, как старуха», - Лухан не перестаёт щёлкать ногтями на свободной руке. Проверка, которую китайцу взбрело в голову (больную) провести, должна была либо доказать, что это не паранойя, либо наоборот.
Это просто смешно. Смешно, до коликов в животе. Даже сейчас самые ненужные мысли, которые отвлекают, отвлекают и забивают голову, проникают под черепную коробку, как вирус, уничтожая всё. Зачем? Нет, правда зачем? Зачем он хочет это сделать? Если его спросить, он точно не ответит. Потому что сам не знает. Детская шалость, которая вряд ли обратится во что-то хорошее, так? Но кого это сейчас вообще волнует?
Итак, Лухан тянет за собой Сэ, который послушно идёт следом. Ловко пробираясь через столики, китаец проныривает как раз к тому самому, где можно избежать ненужного внимания, где меньше всего видно, куда меньше всего люди обращают свои взгляды, где можно скрыться от посторонних ушей, впрочем, время позднее и людей практически нет. В ту самую секунду, когда Лу уже подобрался к нужному месту, внутри что-то дрогнуло, словно пытаясь сдержать. Отпускать руку младшего совсем не хотелось. Иногда у оленёнка просыпалось внутреннее «я», которое подкидывало интересные мысли. «Твоя рука идеально подходит для моей». Изредка Лу произносил эту фразу вслух, шёпотом. Он правда так считал, считал, что рука его малыша должна быть вложена в его ладонь. С неохотой Хань отпускает макнэ и усаживается на стул и, не задумываясь, озвучивает заказ подошедшему официанту, даже не беря в руки меню. Полюбившийся бабл-ти должны принести через несколько минут. Сэхуну клубничный, Лухану персиковый. Пока его не принесут, Лу будет умалчивать о настоящей цели пребывания здесь, иначе он так и не глотнёт любимого напитка.
В светлой голове уже вырисовывались картинки возможного развития событий: Сэхун озвереет и разнесёт здесь всё, Сэхун превратится в плаксивую девчонку и будет молить Лу не кидать его, Сэхун, возможно, встанет на колени, ведь если он любит своёго оленёнка, то отбросит гордость и сделает это. Парень сам не заметил, как расплылся в мечтательной улыбке. Почему-то именно такое продолжение ему казалось хорошим. И почему-то думать о чувствах своей второй половинки совсем не хотелось. Злая шутка может обернуться чем-то непоправимым, но Хань свято верит, что всё пройдёт гладко и без жертв. Наивности нет предела. То, что он скажет, точно должно поиграть на струнах сердца, а заодно и на нервах младшего. «Какой ты жестокий», - не без иронии мысленно отмечает Лухан, скользя взглядом по лицу любимого, разглядывая глаза, задерживаясь на ресницах и плавно опускаясь на губы. Незаметно для себя, китаец облизывается, задней мыслью прижимая своего малыша к этому самому столу, избавляя от ненужных шмоток и... «Нет, нельзя, нельзя думать об этом сейчас», - постепенно он возвращается в реальность, эту самую суровую реальность, в которой ещё предстоит воплотить задуманное.
Как только на гладкую поверхность стола, на котором ещё недавно в мыслях Ханя лежал младший, опускаются два стеклянных стакана с бабл-ти, Лу нервно берёт свой в руки и делает пару глотков из трубочки. Почувствовав, как жидкость скользнула по горлу, оленёнок ощутил зародыши уверенности в себе. И лучше бы их не было. Никогда. Как и идеи совершить подобное.
Сейчас он должен это сказать. Эти ужасные, неправдивые слова. Мысленно ища пути отступления, парень делает глубокий вдох, шумно сглатывает, опуская стакан обратно на стол, боже, почему этот стол вызывает столько ассоциаций? «Сосредоточься, он же любит тебя, всё будет окей, я просто извинюсь потом. О нет, почему я мыслю как какая-то сопливая девочка, я же старше, почему я боюсь? Он меня любит. А если нет, то это будет значить, что я не зря с ним так поступлю. Он мне всё простит, так и должно быть», - хаос внутри никак не сочетался с добродушной улыбкой на губах. Вдох, один, второй, китаец на доли секунд прикрывает глаза и, пересиливая себя, тихо, но достаточно, чтобы Сэ услышал, произносит, не отводя взгляда:
- Я должен тебе кое-что сказать. Кое-что очень важное, - Лу выдерживает драматическую паузу для пущего эффекта, опуская голову и прикусывая нижнюю губу, попутно успевая облизать её. - Я не люблю тебя.
Сердце выбивает бешеные ритмы, ударяясь о рёбра, чудом не разбивая хрупкие кости. Это немного больно. Постепенно, шаг за шагом, паззл собирается в одну картинку. Зачем он соврал? Сделал. Зачем? Нельзя было просто… спросить напрямую? Нет, зачем? И почему только сейчас до него дошло, что он сейчас ляпнул и кому он это ляпнул. Верните время назад, отмотайте. Хоть на чуть-чуть, на эти крошечные секунды, которые сейчас тянутся предательски медленно, будто издеваясь, давая насладиться палитрой взорвавшихся внутри чувств, которые перемешались с адреналином. Что сказать? Пальцы начинают подрагивать от напряжения, по спине пробегает целый табун мурашек, нет, не по спине, под кожей. Почему мы начинаем осознавать, что натворили так поздно? Выйдет ли всё хорошо? Нет никаких гарантий, что Сэхун просто не встанет и не уйдёт, не сказав ни слова. «Чёрт». Внутри что-то трескается, сердце уходит вниз, руки дрожат ещё сильнее, зубами Хань отрывает кожицу на губах, ожидая ответной реакции. Ладони становятся горячее, в глазах почему-то скапливается влага, а кожа выглядит так, что даже труп позавидует её бледности. Всё происходящее кажется слишком нереальным, нарисованным, ненастоящим. Кажется, Лухан только что крупно просчитался.

Виски пульсируют, с каждым разом боль в них становится сильнее. Глаза Лухана расширяются от понимания того, что произошло. Как-то глупо. Китаец будто очнулся ото сна, от самого глубокого сна в его жизни. Рёбра словно обвились вокруг лёгких, сдавливая их с такой силой, что дышать становилось сложно, почти нереально, потому оленёнок усиленно хватал необходимый воздух ртом.
Лухан ждёт. Ждёт хоть чего-нибудь. Любого проявления эмоций, любых изменений, но младший даже не удосуживается сказать и слова, от чего Хань чувствует себя ещё более паршиво. «Ему всё равно? Или он настолько… в шоке?». Китаец следит за тем, как его малыш встаёт, следит за каждым его движением, не находя в себе силы шевельнуть даже пальцем. Он просто не может, не может понять, почему нет никакой реакции. Это расстраивает, это разрывает душу на маленькие частицы. Почему так? Есть ли смысл сейчас просто принять это или нужно сказать, что это шутка? «Сэхун, я не люблю тебя. Ой, я пошутил. Так что ли? Нет, это слишком. А если он больше не поверит в мои чувства? Что тогда? Что мне делать?», - двести болезненных вопросов разъедают головной мозг, стягивая его тонкими нитями сомнений. Сердце неприятно ёкает, заставляя чувствовать физическую боль.
Лулу боится потерять. Боится потерять своего малыша. Поему он так сглупил? Что за странная манера подчиняться внутренним порывам? Что за идиотская манера отбрасывать здравый смысл? Хотя какой здравый смысл может быть в присутствии его Сэуна. Его божественного Сэхуна. Сэхуна, который будоражит своей идеальностью. Слишком великолепный. Может, так будет лучше? Но явно не для Лухана, а собственная эгоистичность не позволит парню просто взять и отпустить, потому что Сэ принадлежит ему, до самых кончиков волос он принадлежит ему. Именно поэтому, следуя болезненно сжимающемуся сердцу, Хань срывается с места и резко хватает младшего за руку, дёргая его на себя. Слова путаются, сказать толком нечего, потому сначала оленёнок просто смотрит на любимого, пытаясь прочесть в его лице хоть что-нибудь, найти любую зацепку, понять ход его мыслей. Ни-че-го. От этого в глазах начинает неприятно щипать, предупреждая, что ещё чуть-чуть и китаец расплачется, но, тем не менее, он всё ещё держится, просто очень жалостливо смотрит на Сэхуна.
- Подожди, - первые слова слишком тихие, чтобы Лулу сам себя услышал, - я не то имел в виду. Я, - он замирает, голос дрожит, - я… это глупая шутка. То есть… это не правда, я хотел узнать твою реакцию. Сэхун-а, Сэхун-а, скажи, что любишь меня. Ты ведь любишь меня, правда? Любишь?
Наверное, со стороны он напоминает безумца с раскрасневшимися щеками, подрагивающими ресницами и очень грустными глазами. Выглядит жалко, но что ему ещё остаётся делать? Он не хочет его терять, не хочет упускать своё сокровище, не хочет, не хочет так, не хочет, чтобы их отношения прервались по его вине, не хочет. Это странно. Хочется закрыть глаза и никогда не возвращаться в этот кошмар, так нереалистично всё, несправедливо. Впрочем, о какой несправедливости может идти речь, если Лухан сам сказал эти слова? Теперь он не имеет права даже возражать, теперь Сэ может сделать что угодно и это пугало. Старший привык к контролю, привык предугадывать реакции людей, подробно продумывая их слова наперёд.
Лулу настойчиво дёргает Хуна за руках, не выпуская, цепляясь за него с такой силой, словно младший его последняя надежда. Китаец чувствует себя так, словно застрял между небом и землёй, если Сэхун сейчас уйдёт, то оленёнок уйдёт под землю и окажется на небе. Проще говоря, он просто лишится всего. Как тяжело. Хань тянет младшего на себя, мысленно моля Бога, чтобы тот заставил Хуна обнять своего хёна и сказать «всё хорошо». Правда, мало верилось, что его малыш просто так спустит это с рук и забудет всё, потому что сам Лулу ни за что бы не оставил такое. Более того, он бы припоминал такое при каждом удобном случае, бессовестно пользуясь своим положением. Хань тяжело дышит, не выдерживает и сам обнимает корейца, обвивая тонкие руки вокруг шеи, не переставая нашёптывать тихое «прости». Он так рад, что это место относительно закрыто и мало кто может заметить происходящее. Хотя вообще странно, что парень успевает параллельно думать о собственной репутации. Оленёнок сжимает руки, прижимаясь к любимому, вдыхая уже родной запах его кожи. Ему нравится их разница в росте, нравится обнимать его вот так, от этого становится так легко и приятно на душе, несмотря на обстоятельства. «Верните время назад. Верните его».

Одинокий островок надежды, на котором сидит Лу в своей голове, постепенно уменьшается в размерах, осталась самая малость до того, чтобы он исчез, совсем чуть-чуть. Хань путается в собственных мыслях, не может никак найти начало и конец, а они тем временем переплетаются в более сложные узлы, лишая всякой возможности вернуть им прежнее состояние. Этот клубок давит на черепную коробку, заставляя чуть ли не трещать её, разрывает, от переполненности роящимися в голове вопросами Лухану становится плохо и слишком жарко, он не знает, куда себя деть, хотя уверен в своём желании провалиться под землю. Кожу неприятно жжёт, словно сам огонь решил обнять китайца. «Тише, всё будет хорошо, всё должно быть хорошо, так не может закончиться, так не бывает», - он успокаивает сам себя, не находя утешения в глазах любимого. Вина втекает в каждую клетку тела, разъедая, выворачивая и причиняя острую боль. А чего болит? Сам виноват ведь. Руки уже вовсю трясутся, не переставая сжимать ткань на плечах младшего.
- Что ты хочешь от меня услышать? Что я люблю тебя? Ты и сам это знаешь, знаешь то, что я люблю тебя больше собственной жизни.
Лухан слушает. Слушает так, словно от этого зависит вся его жизнь. Он не знает, куда себя деть, он хочет сейчас раствориться вот так, обнимая Хуна. Он боится что-то сказать, боится потерять окончательно, задеть, ранить ещё больше. Хань своими руками искалечил душу младшему. Каково жить с половиной сердца? Лулу не хочет узнавать этого, ему слишком страшно. Он никогда толком не задумывался, что ждёт их через несколько лет, никогда не думал, завершатся их отношения или будут длиться до самого конца. Второй вариант кажется таким наивным сейчас, именно сейчас, когда всё висит на волоске, балансирует на грани и единственное, о чём может сосредоточенно думать оленёнок – как не оказаться за гранью. После каждого слова Сэ, дрожь сильнее пробивает всё тело сродни электричеству, доставая до самого мозга. В глазах постепенно начинает темнеть и их застилает пелена, почти полностью закрывая обзор, как только младший отталкивает Ханя, который едва ли удерживает равновесие. Парень напоминает собой сейчас тряпичную куклу: побелевший, подозрительно лёгкий, почти безжизненный.
- Скажи мне, ты хотя бы на секунду, на жалкую секунду, любил меня? Любил всем сердцем и душой или для тебя это очередная шутка?
Лу почти в ступоре, он кивает и выдавливает из себя короткое «да», не находя в себе силы сказать что-то ещё. Он снова тянет руки навстречу, чувствуя лениво скользящую по щеке слезинку. Китаец цепляется пальцами за одежду младшего и пытается смотреть в глаза, ощущая себя последней сволочью. В голове что-то щёлкает, хрустит, шумит, выводя из равновесия, забирая остатки от остатков чего-то отдалённо напоминающего умения рассуждать здраво. Поток бессвязных слов сам по себе срывается с его губ, больше напоминая бред, нежели связные предложения.
- Люблю, люблю, тебя… мне так нужно… ты… я люблю и любил… каждую секунду сильнее... всё, ты для меня всё, я могу повторять это вечно, Сэхун-а, - Лулу пытается сглотнуть застрявший в горле ком, скользя пальцами по груди младшего, почти впиваясь в кожу ногтями сквозь ткань, одновременно испытывая прилив смелости и возможность связывать слова между собой, несмотря на заплетающийся язык, - я не отпущу… не могу… ни за что. Не отпускай меня, не говори так, не говори отпустить, не сомневайся. Мой малыш, мой, я люблю тебя, я любил и люблю. Я такой глупый, прости, прости, прости, мне так жаль, я слишком глупый, я даже пальца твоего недостоин… Ты такой замечательный, Сэхун-а, я не хочу тебя отпускать, прости, прости, прости, я люблю тебя, правда.
Хань снова делает попытку обнять, на этот раз за талию, мысленно прося Господа, чтобы его малыш не оттолкнул снова, лишь бы простил, лишь бы не ушёл, лишь бы не оставил, китаец не хочет оставаться с половиной сердца. Один раз он лишил себя самого важного, второй раз он себе не позволит такого. Он не хочет совершать одни и те же ошибки дважды, трижды, десять раз. В глазах становится ещё темнее, а тело перестаёт слушаться, потому Лу ещё сильнее цепляется за младшего, начиная опасаться, что может ещё и упасть, если тот оттолкнёт его во второй раз, хотя на данный момент это не основная его проблема. «Что теперь делать? Что мне делать?»
- Сэхун-а, проси, чего хочешь. Я всё сделаю, - голос никак не может перестать дрожать, выказывая все страхи, а Лу не может поверить, что сказал подобное, ведь раньше он бы не позволил себе такого даже при серьёзной ссоре. Но ссора – это одно, а угроза расставания, перемешанная с отчаянием и переполненными болью глазами любимого, – совершенно иное.

Сэхун что-то спрашивает, но Лу уже не разбирает его изломанных всхлипами слов, благополучно пропуская их мимо ушей, но голос вдавливается прямо под кожу, оставляя невидимые отпечатки. Постепенно внутри пустота сменяется на былое тепло, которое заливает собой каждую клетку, наполняя вместе с каждым прикосновением младшего. Одновременно с этим смутные мысли снова начинают давить, изрезать и терзать, хотя безумно хочется верить тому согревающему импульсу, возникающему между их телами. Было ли это к лучшему? Наверное, нет, но излишняя мнительность и маленькие слабости толкнули к подобному решению, отняв все силы на сегодняшний день, чуть не забрав самое ценное. Лухан вдруг осознаёт, что даже держать Сэхуна за руку, обнимать – это огромное, поглощающее всё тело и разум счастье, это то, что каждый день заставляет дышать, открывать глаза вновь и вновь. Лу боится думать о другом варианте событий. Что бы он чувствовал? Опустошённость? Боль? Он бы скорее оказался за гранями боли, лишившись любых чувств и вместе с этим опустившись в свой собственный ад, который он создал для себя самого. Слова нельзя вернуть, как и время, иначе все мы были бы как птицы, которые не знают преград.

Электрические волны расходятся по всему телу, парализуя его, когда их губы соприкасаются. Лухану кажется, что он слышит хлопающих голубыми крыльями бабочек у себя в животе. «Мой, мой, мой». Мысли лихорадочно сплетаются в каком-то безумном танце, когда Лу ощутимее прижимается к мягким губам, чувствуя уже давно знакомый вкус. Слёзы щекочут щёки, заставляя прищурить глаза, но китаец упорно не хочет закрывать их, желая разглядеть хоть что-нибудь за туманной пеленой. Задней мыслью он думает, что их могут видеть, но оленёнок молит Бога, чтобы этого не случилось. Сердце выбивает какие-то знакомые только ему ритмы, которые кажутся Ханю мелодией, отдающейся в ушах. Он держит своё счастье в руках, прямо сейчас, совсем не отдавая себе отчёт, что этого могло не быть. Не встреть он Сэ, какой бы была его жизнь? Если бы он остался жить в родном Китае, никуда не высовываясь, то что бы с ним было? Лу откидывает этот вариант, благодаря, что в этот момент он находится рядом со своим малышом. Чувства накрывают новой волной, заставляя захлёбываться ими, упиваться. Хань тянет на себя Сэхуна, робко целуя, едва ли сминая податливые губы, слишком невинно даже на него. Пальцы на талии младшего соскальзывают на спину, немного надавливая и прижимая к себе родное тело. Оленёнок до чёртиков не хочет, чтобы это прерывалось, но не может стоять так вечно, потому отстраняется, с трудом отрывая себя от Хуна. Одну руку он подносит к его лицу и большим пальцем вытирает влажные дорожки, виновато отводя взгляд в сторону. Хань знает, что потом глаза Сэ будут болеть и ему совершенно не хочется быть тому причиной, тем не менее, Лу придерживается позиции «лучше из-за меня, чем из-за кого-то другого».
- Успокойся, всё хорошо, я больше не сделаю так, обещаю, - губы как-то сами непроизвольно шепчут эти слова, стараясь вернуть в душу Сэхуна равновесие. Лухану больно видеть, как его малыш плачет, он не хочет осознавать это, понимать, что это из-за него, но назойливая мысль мухой кружится в голове и совесть больно кусает. «Довёл ребёнка, отлично». Бэмби выдыхает и прикусывает нижнюю губу с внутренней стороны, поднимая всё тот же виноватый взгляд, к которому примешивается несколько капель грусти и целый океан любви. Он не знает, что ему нужно сказать, как прикоснуться, потому китаец просто неловко улыбается, надеясь, что это сделает атмосферу не такой тяжёлой и мрачной, какой она была до этого самого момента. Затем Хань приподнимается на носочках и шепчет на ушко:
- Пойдём отсюда? - парень берет младшего за руку, попутно доставая из заднего кармана деньги и кладя их на столик с недопитым баббл-ти. Дыхание сбивается, становясь учащённым, Лулу вопросительно заглядывает младшему в глаза, невинно-не-невинно хлопая по-девичьи длинными ресницами. Сознание учтиво подкидывает дальнейшие тропинки, по которым они с Сэхуном пойдут, а недопитый чай почему-то отвлекает внимание на себя.