О, ну пожалуйста, нет - с этими мыслями Минхёк выключает отчаянно трезвонящий вот уже третий раз за минуту телефон. Вот что толку, что он вроде как на проекте, вроде как смылся от менеджеров и зоркого глаза компании хотя бы на время, если ему всё равно постоянно продолжают названивать? Нет, хён, мне не нужно напоминать о том, чтобы я порепетировал. И расписание на ближайшую неделю я помню. И промывать мозг на тему "не делай глупостей" тоже не нужно.
Если что - есть отмазка. У них почти год не было мобильных телефонов (только по большим праздникам или если они куда-то уезжали), так что он просто разучился пользоваться этой хитроумной техникой. Сделать при этом ещё умильный вид и глаза, как у Кота в Сапогах - тогда даже менеджер Ёнхён сделает вид, что поверил, и не будет сильно ругать.
Сидя за барной стойкой, Минхёк задумчиво крутит не подающий больше признаков жизни (извлечённый аккумулятор - это вам не хухры-мухры) мобильник в руках. Вздыхает и отправляет его в задний карман джинс, надеясь, что если кто-нибудь вдруг, ни с того, ни с сего, решит его вытащить - он это почувствует и сможет что-нибудь сделать. Хотя с какой стати кому-то вообще пытаться украсть его мобильный телефон, не такой уж он и ценный.
Минхёк немного опасается, что кто-нибудь может его узнать, но всё-таки не настолько верит в то, что это возможно - поэтому без очков сегодня и даже в кофте без капюшона. Даже если захочет спрятаться - некуда будет. Хотя с какой стати ему вообще пытаться прятаться, он же не делает ничего противозаконного. Лет ему достаточно, чтобы здесь находиться, и он, в конце концов, живой человек - имеет право расслабиться немного, когда есть такая возможность. Пробежавшись глазами по карте бара и прикинув, что почти ничего в этом не понимает, Минхёк полагается на удачу и заказывает коктейль, который отвечает его эстетическим вкусам - по крайней мере, судя по картинке.
Да ты, бля, экстремал, - хмыкает он про себя и подпирает подбородок ладонью. Музыка долбит в уши, хотя возле бара не всё так плохо, как на танцполе, и Минхёк прикрывает глаза, пытаясь вслушаться в зажигательный бит. Покачивая ногой в такт, он начинает постепенно погружаться в музыку.
Ему просто хочется немного повеселиться. Немного потанцевать в собственное удовольствие, как будто мало ему танцев каждый день - часами, перед зеркалом. К этому невозможно привыкнуть, потому что каждый раз напягаются разные группы мышц, каждый раз начинаешь болеть по-разному - но почему-то всегда, неизменно, весь с головы до ног.
У него всё хорошо.
Всё хорошо, потому что разрешили вернуться на проект - за хорошее поведение. Потому что не отстранили от выступлений и не стали сокращать расписание, несмотря на провинность. Всё хорошо, просто присмотра (там, дома) стало вдвое больше, вдвое больше внимательных, таких раздражающих взглядов. Просто поменьше контактировать с, побольше общаться с другими мемберами, перераспределить внимание на остальных. Вот с Чансобом, например, потусить, или устроить фансервис с Хёншиком. Мимо Пыниеля, мимо.
Так сложно. Так раздражает. Даже больно.
Но у него всё хорошо, у него прекрасная женщина в паре... Женщина, надо же. Договорились с руководством, чтобы не провоцировать больше?
Так вот. У него прекрасная женщина в паре, поэтому - смайл, мазафака, смайл.
А коктейль, кстати, вкусный. Минхёк заказывает ещё. Он не злится, он не расстраивается, просто немного устал и... Нет, он злится. Совсем немного, но всё-таки. Музыка долбит в уши, хотя возле барной стойки не всё так плохо. Народу много, масса на танцполе движется единым порывом, вспышки света, гул и второй бокал коктейля опустошён наполовину. Он легко пьянеет, очень легко, но пока не чувствует этого - только всё больше хочется нырнуть в самый центр этой танцующей толпы и отдать себя музыке, позволить вести себя.

Минхёк от неожиданности охает, когда его цепляют локтем, и роняет свой бокал. Прокатившись по стойке красивым полукругом, тот расплёскивает остатки собственного содержимого - слава Богу, не попадает на одежду, иначе конец любимым джинсам. Эта липкая дрянь на вид кажется не очень хорошо отстирывающейся, если честно. Ну чего ещё можно ожидать в месте, где народу раза в два больше, чем квадратных метров?
Конечно, он утрирует; извиняющимся взглядом отыскивая бармена, он указывает на некрасивую разноцветную лужу и пожимает плечами. Парень пытается убить его взглядом, на что Минхёк только очаровательно улыбается - ему уже приятно и уютно до той степени, чтобы раздавать улыбки всем окружающим направо и налево. Он даже на причину своего незапланированного слишком скорого разговора с барменом не злится, чего уж тут. Разговором, правда, это и назвать нельзя, так, попереглядывались да поперемигивались, и в итоге перед Минхёком оказался ещё один коктейль.
Кажется, какой-то другой, но тоже весьма радующий глаз.
Тот не очень аккуратный товарищ, от встречи с локтем которого у Минхёка до сих пор побаливает спина, сидит совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и Минхёк наконец обращает на него внимание. Наверное, так разглядывать не очень прилично, но что-то в этом парне есть знакомое. Минхёк и сам не совсем понимает, просто взгляд как-то зацепился... С плохим зрением шутки плохи, пора менять линзы на более сильные, иначе он постоянно чувствует себя слепым кротом. Или мышью... Хотя нет, мышью его даже при желании назвать нельзя, даже несмотря на некоре родство белок и мышей. Всё едино, грызуны...
Вах, мысли такие интересные, закачаешься.
Капюшон, который парень то и дело поправляет, мешает процессу распознавания, и Минхёк начинает жалеть, что он не может как продвинутые компьютеры, которые постоянно показывают в американских боевиках, перебрать образы всех знакомых ему людей и сопоставить с этим. Ну повернись уже сюда, ну-у-у.
Парень, конечно, поворачивается, когда ему тоже оказывается нужен бармен - глядите, какой популярный, повезло ему сегодня, - и Минхёк вперивается в него ещё более заинтересованным и настойчивым взглядом.
Сам он терпеть не может, когда на него так смотрят.
Впрочем, спустя год после дебюта, к этому постепенно начинаешь привыкать. В смысле, начинаешь раньше, но к моменту празднования годовщины процесс ещё не завершается.
- Святой ирокез Тэяна, я тебя знаю, - Минхёку становится до ужасного весело, когда он узнаёт, действительно узнаёт этого парня. Он старается говорить достаточно громко, чтобы его услышали - впрочем, после такого пристального, буквально прожигающего взгляда, вряд ли нужно ещё дополнительно привлекать к себе внимание. Делая очередной глоток коктейля, он едва сдерживает смех.

Отредактировано Lee Minhyuk (2013-08-12 19:23:12)

Процесс постепенного перехода из состояния "who the hell are you" к узнаванию и осознанию целиком и полностью отражается на лице Барома, и Минхёк хихикает, уткнувшись носом в бокал. Его сознание совершенно не замутнено ничем, таким кристалльно чистым оно не было уже очень давно. Вот оно, волшебное действие алкоголя, за которым обычно следует всякая ерунда. Минхёк прекрасно помнит, чем всё кончилось в прошлый раз, но память услужливо отодвигает воспоминания куда подальше, оставляя только музыку в абсолютно пустом пространстве черепной коробки.
По тому, как шевелятся губы, Минхёк понимает, что ему что-то говорят, и наклоняется поближе, прикладывая ладонь к уху - показывает, что ничего не слышно. Впрочем, наверняка ничего принципиально важного сказано не было; приветствия Минхёк не считает чем-то определяюще важным, достаточно узнать и махнуть рукой, главное - взгляд. А вот как раз взгляд-то у Барома испуганный, как будто он увидел привидение.
Может быть, подумал, что попался каким-нибудь фанатам? Да, это было бы неприятно, так что Минхёк его милостиво прощает. Так смешно проживать целую параллельную жизнь в собственной голове, ничего общего не имеющую с тем, что происходит в реальности. Сознание работает с какой-то совершенно невероятной, постоянно меняющейся скоростью, то ускоряясь, то замедляясь.
- Вот так вот, выпустили на волю - а айдолы сразу побежали надираться, - философски замечает главный фэйс всея ВТОВ, этот самый фэйс почёсывая кончиком ногтя. Аккуратно, чтобы не размазать мейк-ап - он как те женщины в анекдотах, которые даже мусор не выходят выносить, не накрасившись. Без ВВ-крема так и вовсе ни шагу, и самое главное - посильнее замазать родинку над губой.
Нет, Минхёку нравится его родинка. Родинки. У него много родинок.
Но замазать, замазать, замазать. Это вообще уже инстинкт и привычка.
- Какими судьбами? - спрашивает он добродушно, даже не пытаясь сопоставить в голове факты. С чем вот он не знаком от слова "совсем" - так это с расписанием С-Clown, но у них кажется тоже скоро запланирован камбэк, а в Пусане в скором времени должно быть какое-то мероприятие... Ну или всё опять связано с Фабрикой, Минхёк не следит за тем, кого добавляют, а кого убирают из проекта - ему бы за своими собственными делами уследить.
Это вот так он даже не пытается ничего сопоставлять, ага. Уже целые теории мирового масштаба в голове построил.
- Музыка здесь офигенная.

Минхёк почему-то вспоминает, что Баром ему хён. Всего на пару месяцев, но всё-таки хён, и на какое-то мгновение становится очень неловко. Это чувство, правда, длится всего несколько сотых секунды - растянутых сознанием до размеров маленькой бесконечности.
Ещё он почему-то всопминает, что Баром в своей группе лидер. Тяжело ему, наверное. Минхёк тоже отчасти может предположить, что это не самая лёгкая работёнка - он один из старших хёнов и, пусть за ним тоже периодически (систематически) нужен глаз да глаз, тоже чувствует определённую ответственность за младших. Хорошо, когда в твоей группе есть такие ответственные и послушные люди, как Ильхун и Донгын, хорошо, когда за плечом лидера всегда стоит надёжный Хёншик - каждое звено цепочки поддерживает следующее, иногда имея полное право расслабиться и пойти немного погулять. Нечто подобное (Минхёк знает) происходит у сонбэ B2ST, но как у остальных... Этого он не может знать наверняка.
Сочувственно качая головой, он мягко похлопывает Барома по плечу - мол, ну-ну, всё будет хорошо. Это просто временные трудности, они пройдут и будет светлая полоса. В конце концов, оно того стоит. Если не научиться находить во всём плюсы, которые смогли бы перевесить любое количество минусов на противоположной чаше весов - долго в шоубизе не продержишься. Особенно в условиях нынешней конкуренции.
Плечо Барома под его ладонью ощутимо напрягается, но Минхёк не спешит убирать руку. Это интересно, ему вообще всё интересно, связанное с этим человеком - на данный период времени, раз уж он имел неосторожность оказаться так близко, попасть в поле зрения и зону поражения.
Кажется... пока что только кажется... ему встретился такой же танцевальный маньяк, каким он почитает и себя самого. Это просто волшебно, одна только возможность заставляет Минхёка улыбаться широкой, довольной улыбкой. Кажется, его глаза скоро превратятся в совсем крохотные щёлки из-за этой улыбки, и он перестанет видеть в принципе. Даже без ссылок на дерьмовое зрение.
- Если хочется, - мудро замечает он и кивает головой в сторону танцпола. - То почему бы просто не встать и не подвигаться?
Не особенно дожидаясь, что скажут ему в ответ на это предложение, Минхёк стекает со стула и утягивает за собой Барома. В гущу толпы, которая в большинстве своём просто даже не чувствует музыку.

Я наркоман и мне не стыдно, во всём виноват Кафка

Минхёку нравится внимание. Нравится находиться в центре толпы. Но когда на первый план выходит музыка, люди совершенно утрачивают собственное значение, и Минхёк перестаёт замечать их присутствие. Всему этому должна быть своя причина, что-то же сделало его таким? Искать корни нужно глубоко в себе, слишком глубоко в себе, ответив первым делом на вопрос - настолько ли это важно, значимо, критично на данный момент времени.
Момент.
Единственное, что определяет, в какую сторону ты будешь двигаться дальше. Направо или налево, вперёд или назад, вниз или - вопреки всем законам притяжения - вверх, бесконечно вверх. Воля момента - воля случая; неподобающее отношение к самому себе, к окружающему миру и окружающим людям, которые сейчас слишком далеко, как будто совершенно в другом мире. Отношение, которое давно пора искоренить в себе, но как бы он ни пытался... Нет. Зачем врать. Не так уж он и старался избавиться, просто заставлял себя приглушать, оттеснять, забывать, прятать за размытыми границами долга и ответственности.
Где начинается одно и заканчивается другое, где переход, переключатель, порог, о который можно было бы запнуться и прийти в себя, выдернуть самого себя из пучины, водоворота, который постоянно у тебя внутри и только и пождидает подходящего момента, чтобы поймать в ловушку.
Тяжёлый бит по ушам уже не долбит - льётся единым потоком, постепенно подбирающимся, как затапливающая подлодку морская вода; постепенно накрывающим с головой. Последний раз вдохнуть поглубже - и нырнуть, не обещая самому себе, не гарантируя ни единой мыслью выбраться снова на поверхность.
Куда тебя принесёт этот шторм.
Даже сама музыка уже становится не важна - в смысле, её конкретное обличье, то, что включает по своему усмотрению ди-джей. Остаётся только музыка как понятие, как определённый идеал, как то, что является неотделимой частью тебя. И ныне, и присно, и во веки веков, аминь.
Понимание, что рядом с тобой тот, кто в состоянии понять и разделить - это как тот самый глоток свежего воздуха, которого так не хватает в постоянно меняющем скорость погружении на дно (или ввысь, ведь уже не поймёшь, где верх, а где низ). Судорожный вдох - и снова, дальше, глубже, бесконечно; туда, куда не попадёшь в одиночку, никогда не попадёшь, потому что не хватит силы, не хватит дыхания, выносливости, куда не пустят слишком крепкие якоря-связи.
Порыв ветра в морской пучине, искра огня, которой не страшна никакая сырость.
Крепко сплетённые пальцы и открывающиеся в чужом взгляде, взгляде напротив, врата в бездну. Так просто почувствовать рядом силу и уцепиться за эту силу одним порывом слишком уж сильно бултыхающейся туда-сюда души. Уцепиться за то важное, что всегда ищешь в окружающих, что необходимо за недостатком собственного. Это осознание на самом глубинном уровне, когда ты можешь что-то дать мне, значит и я чем-то могу ответить, по-другому просто не может быть.
Редкость.
Минхёк улыбается. У него внутри - буйство стихий, заразительная симфония, которой подчиняется разум и тело, живущее само по себе. У него внутри свобода, которой хочется поделиться, которую он пытается передать, слишком крепко сжав не отнятую вовремя Баромом ладонь. Просто следуй за мной, как когда-то Алиса проследовала за белым кроликом.
Он совсем болен, неизлечимо и безнадёжно; но падать одному в широкую кроличью нору, ведущую в Страну Чудес, так скучно и тоскливо.

Он пьян, и наконец понимает это. Понимает какой-то крохотной частью сознания, ещё сохранившей здравомыслие; тем единственным голосом посреди ревущего пламени, завывающего ветра и грохочущей воды, меж которыми он оказался затерянным по своей собственной воле. Всё повторяется, с небольшими отклонениями от первоначального сценария - история совершила свой виток, чтобы вернуться на незначительно смещённую от начала координат точку и заложить новый лихой вираж.
Встречаются среди обыденной массы такие люди, у которых не пустые глаза. Один на несколько десятков, когда он попадается на твоём пути, ничего не остаётся, кроме как бежать прочь. Не смотри в эти глаза, никогда не смотри; именно в глазах прячутся демоны, пожирающие человеческие души. Окунёшься один раз - и больше не вернёшься, пока не превратишься в пепел у собственных ног, не заметив даже.
И вот они. Эти чёрные, угольно-чёрные, как само небытие чёрные глаза напротив. Возможно, дело в свете, в разыгравшемся воображении, подогретом алкоголем, в силе самоубеждения - не важно, на самом деле, не важно, в чём причина. Вот они, эти угольно-чёрные глаза напротив. Катастрофически не пустые.
Он даже не уверен, что чувствует прикосновения; не уверен, что вообще что-то чувствует, что-то делает. Не может же он просто так стоять на месте и смотреть в чужие глаза бесконечно долго, не может, не когда в его голове бушует, шумит, лихорадит, кричит, завывает, смеётся и плачет безумная симфония.
Алкоголь помноженный на музыку и неуёмную страсть к танцам, страсть, разделённую этим вечером на двоих. Щелчок - как будто прицельный выстрел, в голову, в упор, - и на мгновение вспышка света (стробоскоп?) ослепляет, а потом реальность обрушивается девятым валом. И все ощущения, физические ощущения, возвращаются сторицей; и оказывается, что расстояния между уже почти не осталось, что танец уже почти не танец, а... Минхёк не знает, как это назвать. Рука Барома не плече почти обжигает, кажется, что даже если он отнимет её - останется клеймо и кожа будет гореть ещё долго, долго, очень долго. Переплетённые пальцы; а его собственная ладонь скользит по спине, собирает складками ткань кофты с капюшоном, под которым он пытался прятаться.
По сути, они всего-то одного роста, но Минхёку снова кажется, что Баром выше - выше, шире в плечах. Можно закрыть глаза и представить... Нет. Не нужно. Он крепче сжимает в горсти ткань его простой толстовки, совсем не броской, не вычурной, как можно было бы ожидать в ночном клубе. На мгновение прижимается щекой к плечу - тепло и запах парфюма, спокойный, приятный, - и ускользает змеёй, выпуская его из собственной хватки. Пальцы даже болят от того, как сильно он сжимал руку Барома.
Он танцует - живёт - дышит; увлекает этим танцем за собой, дразняще близко, будто и не разрывая контакта, но и не даваясь в руки. Поймай меня, это так просто.

В какой-то момент Минхёк понимает, что не дышит - и резко выталкивает из себя воздух, чтобы заглотить новую порцию кислорода. Как же тяжело здесь дышать, как чертовски тяжело; даже на репетициях так не бывает. Что за существа всё же - люди... Только они могут заставлять сердце биться так быстро и голову кружиться так сильно.
В какой-то момент Минхёк понимает, что едва ли в этот вечер мыслил настолько ясно и поразительно чётко, как сейчас.
Получайте. Получайте то, чего хотели.
Конечно, добивались от него не этого. Но они сами поставили условия - условия недостаточно чёткие, чтобы Минхёк не нашёл лазейки, не последовал на поводу собственной натуры - в чём-то мстительной и категорически вредной - и не сделал всё наоборот. Не нарушая условий соглашения. Если в компании узнают - они будут в бешенстве.
Впрочем, о чём им узнавать, ещё ничего не произошло.
Пока.
Стой-стой-стой... Здесь только я дразню, знаешь?
Игры - играми, но терпения у него всегда было не очень много, даже если всё это затеял он сам. И не то, чтобы оставалось как-то особенно много времени до того момента, как карета превратится в тыкву, волшебство развеется и сказке придёт конец. Минхёк знает себя до отвратительного хорошо, знает, что ещё совсем немного - и кому-то придётся нажать на тормоз, кому-то придётся это преркатить. Вопрос только в том, кто не выдержит первым, и как далеко они успеют зайти, пока не кончился лимит времени, пока не прояснилось окончательно у него в голове.
Чтобы дотянуться до Барома не нужно даже руку полностью вытягивать - до чего смешна та "дистанция", которую они всё ещё держат. Жалкое подобие того, что поневоле вызывает ассоциации с чем-то удалённым и достаточно протяжённым. Ухватив его за ворот толстовки, Минхёк то ли самого себя подтаскивает к нему, то ли его дёргает к себе. Глаза в глаза - смотри; а посмотрев - взгляда уже и сам не отведёшь. Он свободно обхватывает шею Барома - подушечка большого пальца едва касается кадыка, но надави чуть сильнее и... - вплетает пальцы в волосы у него на затылке.
Лица почти соприкасаются, ещё немного, совсем чуть-чуть... Минхёк медленно вдыхает и останавливается. Ждёт. Прямо посреди танца, посреди музыки. Неуправляемая стихия застывает во всём своём буйстве, как была - застывает и тоже ждёт вместе с ним, что будет дальше, какой будет следующий шаг. Кто испугается и проиграет (или выиграет).

Взрыва не происходит. Ничего не рушится, не разлетается миллионом сверкающих осколков, не разрывает его на части, не выжигает изнутри. Стихия отмирает ровно на мгновение - но только для того, чтобы утихнуть и отступить туда, где пряталась изначально. В темноту бессознательного, в статичность и дремотность, ожидающую первого удобного случая.
Это волшебное ощущение победы над самим собой - именно то, что ему нужно, именно то, что он всегда ищет в других: способность не просто заразиться безумной стихией, вызвать к жизни спящее глубоко внутри, но и отдать часть себя, чтобы помочь совладать с ней. Поделиться спокойствием и незыблимостью, чтобы хватило сил захлопнуть клетку до следующего раза.
Минхёк уверен, что, попробуй он изложить всё это устно или на бумаге - его немедленно запрут в психушке; вряд ли кто-то поймёт эти бредни, эту теорию частного бытия в рамках собственной навязчивой идеи. И не надо, на самом деле, никому ничего понимать, достаточно того, что нужные Минхёку люди - существуют, только найди их. Первый был... да, уже был, а вот теперь - нашёлся второй.
Ю, мать твою, Баром.
Губы Минхёка поневоле расползаются в улыбке, и сначала поцелуй получается смазанный, немного бестолковый и нелепый, как и вся ситуация, в которой они оба оказались. Но Баром не думает ослаблять напор, и Минхёк подчиняется, не в силах закрыть глаза с лукавым прищуром. Свободная ладонь медленно скользит по животу, по груди Барома, и под пальцами Минхёк чувствует жар, даже сквозь слой (или два слоя) одежды.
Я - искра, разжегшая то пламя, что полыхает в тебе. Я - ветер, сильнее раздувающий этот пожар...
Он отвечает, как может - как привык, вкладывая, отдавая максимально. Себя, а не внутреннего безумства.
Это чертовски хорошо. Просто офигительно прекрасно, до мелкой внутренней дрожи, превращающей ноги - да и всё тело - в непослушное желе, щекоткой поднимающейся до самого горла. Разве можно с женщиной испытать подобное? Те, кто говорит что-то о неправильности, просто не понимают, какую чушь несут, потому что нет ничего правдивее и честнее этого единственного момента, когда ты - в чужих руках и веришь, что они тебя удержат, вверяешь всего себя безгранично.
Единственное не совсем честное - Минхёк знает, что когда этот единственный момент закончится, ему лучше уйти.
...но только ты можешь стать океаном, который этот пожар затушит.
Пальцы, всё ещё мягко обхватывающие шею Барома, медленно соскальзывают к плечу, будто рука в момент утратила всю свою силу - силу держаться в таком положении. Ладонь, прижатая к его груди, наоборот давит чуть сильнее, ещё сильнее, ещё, заставляя отстраниться. Миг - губы размыкаются, отчаянно-разочарованный выдох, но дальше нельзя, никак нельзя совсем, постарайся понять...
Хотя это невозможно. Не сейчас. Не сразу.
А может, и не нужно. Никогда не знаешь, что происходит в чужой голове - даже иллюзия, что ты что-то понял, в итоге оказывается всего лишь иллюзией. Минхёк прикрывает глаза, сглатывает, закусывает щёку - череда вспышек-мгновений, слишком коротких, чтобы даже краешком касаться понятия "времени", - и, приблизившись снова, едва-едва касается его губ своими.
Всё.
Нашаривая рукой телефон в заднем кармане джинс, он ныряет в толпу людей (не заметившую или просто сделавшую свой выбор - не замечать) и, лавируя между группками, парами и одиночками, спешно покидает клуб.

Он вызывает такси, едва попадая по клавишам клавиатуры на сенсорном экране своего Galaxy, и долго ждёт на улице в нескольких кварталах от клуба - ближе к ночи сильно похолодало. Облачка пара вырываются из его рта с каждым коротким выдохом, пальцы мёрзнут почти моментально, крупные мурашки бегут вдоль позвоночника и его пробирает дрожь. Ох уж эта переменчивая погода, ох уж этот сходящий с ума мир...
Сидя на заднем сидении серебристого сеульского такси, Минхёк откидывает голову назад и прикрывает глаза. Замёрзшие пальцы подносит к губам и замирает. Мир сходит с ума, он сам сходит с ума - кажется, у него на губах всё ещё это ощущение... всё ещё это тепло. Он улыбается и выдыхает тёплый воздух на ладони, чтобы хоть немного их согреть. Хорошо, что он не решил идти пешком, иначе замёрз бы насмерть.
Ему так жаль. Так жаль, что пришлось оставить Барома там - действительно жаль, пусть он и сам стал инициатором. Ведь ему-то самому необходимость поступить именно так, а не иначе, понятна на все сто процентов, а Барому неясно совершенно ничего... Хорошо, что он не попытался пойти следом, иначе это было бы очень плохо.
Лучше не думать об этом. Расплачиваясь с таксистом, Минхёк выбирается из машины и снова ёжится. Скорее вернуться в квартиру, скорее уйти с этого холода, который так легко пробирается в самую суть и вымораживает до дна. Минхёк обхватывает себя руками и спешит в здание комплекса. Бескомпромиссно отметая от себя мысли о том, что рано или поздно придётся объясняться - а с учётом того, что они вместе участвуют в этом проекте, это "рано или поздно" может случиться слишком быстро. Он идёт привычным маршрутом, не давая негативу проникнуть в тот небольшой мир, который образовался этим вечером у него внутри - уютный, спокойный посреди бушующего пламени, отгороженный от него надёжной стеной. Он отметает воспоминания, отметает желание схватиться за телефон и написать несколько очень глупых СМС, которые обязательно найдёт менеджер и им обоим будет плохо от этого.
Боже, неужели так трудно называть этого человека по имени, сколько уже можно, если давно для себя всё решил...
Минхёк пробирается в квартиру тихонько, стараясь не шуметь - свет не горит, и он неуверенно щёлкает выключаетелем, надеясь, что свет в коридоре не помешает Бом-нунним, если они дома. Судя по тому, что туфли неаккуратно брошены в прихожей - сегодня она и правда здесь. Скинув обувь, Минхёк заглядывает в комнату - длинные рыжие волосы разметались по подушкам. Опять она заняла собой почти всю кровать...
Улыбка снова расползается по его губам, черты лица смягчаются - он сам не знает, откуда в нём столько нежности к этой женщине, но после всего, произошедшего сегодня, это - самое правильное. Самое правильное и стабильное, что только может быть в этом мире.
Он выключает свет в коридоре и идёт на кухню. Даже и без света он вполне ориентируется в пространстве, а потом глаза привыкают. Он не хочет тревожить Бом, поэтому опускается на пол рядом с холодильником, опирается на него спиной. Кажется, его тело устало; лёгкость, вызванная алкоголем, постепенно уступает место привычной тяжести - по мере того, как выветривается алкоголь.
Баром... Баром, Баром, Баром.
Закрыв лицо ладонями, он упирается локтями в согнутые колени и издаёт тихий, почти болезненный и какой-то отчаянный стон. Если наутро всё обернётся очередным скандалом... компания ведь не станет больше покрывать его. Есть лимит глупостям, правда же? Кто он такой, в самом деле...
Нет, нельзя давать этим мыслям так беспощадно захватывать сознание. Минхёк отмирает и заглядывает в холодильник - на нижней полке стоит пара бутылочек соджу. Очень кстати.
Баром, Баром, Баром... Ю Баром. С-CLOWN. Это та группа, где Мину - их маленький Мину, теперь - Top Kid, T.K. Как давно Минхёк его не видел, не говорил с ним... Станет ли Мину с ним разговаривать? Почему-то Минхёку кажется, что тот имеет полное право быть обиженным.
Всё, что знает Минхёк про Барома - тот немного старше, отлично читает рэп, просто умопомрачительно танцует, сногсшибательно целуется... (да, это не то, что является общеизвестным фактом) А ещё он наполовину австралиец. Кажется, у Минхёка слабость к полукровкам.
Он добавляет в свой организм ещё алкоголя, ещё и ещё, чтобы его поскорее вырубило - стараясь не переступить грань, чтобы не было плохо. Одна бутылочка соджу из двух, больше не нужно; больше - нуне будет совсем неприятно узнать, что Минхёк здесь напивался ночью.
Не думать ни о чём плохом. Пусть лучше будут поцелуи, только поцелуи, танцы и обжигающие прикосновения. Минхёк уже едва помнит себя, когда закрывает глаза и проваливается в сон.

Ли Минхёк в этой жизни определённо знавал утра и получше. Спать на полу в кухне было ожидаемо неприятно - первым, что он почувствовал, едва только начав просыпаться, была боль в мышцах. Кажется, всё тело болело - лежать было слишком жёстко, бока и спина определённо не обрадовались такому нелюбезному с ними обращению. Кроме этого, он весьма основательно замёрз и шея, стоило только чуть-чуть пошевелиться, не преминула напомнить о своём существовании противным нытьём.
Впрочем, знавал он утра и похуже. Обнаружить собственную голову, лежащую на подушке, и собственное тело, укрытое пледом, было весьма приятно. Судя по тому, что согреться он не успел, укрыли его совсем недавно, но от одной мысли, что кто-то о нём позаботился, становилось тепло на сердце. Боми-нуна, видимо, уже убежала по своим делам (интересно, сколько времени?). Могла и вовсе не обращать на своего нерадивого "муженька" никакого внимания, и даже напинать побольнее за такое поведение, но вместо этого она проявила неземную доброту. Нужно подарить ей хотя бы букет цветов за это. У Минхёка аж слёзы из глаз побежали.
Ну ладно, побежали они не из-за этого, а из-за того, что свет был слишком ярким, но это уже просто несущественные мелочи.
Сев и завернувшись в плед, натянув его едва ли не до самых глаз, Минхёк, совсем как вечером, прислонился спиной к холодильнику. Мысленно он радовался, что у него никогда не бывает похмелья. От алкоголя - никогда; у него поутру не болит голова, его не тошнит, желудок не бунтует. Даже сушняка, и того нет. Всё вроде как в порядке; только вот он ничего и не забывает. Иногда ситуация оборачивается так, что лучше бы забывал...
Словно сообразив что-то важное, Минхёк лезет за телефоном и первым делом проверяет звонки и сообщения. Пусто; и это уже хороший знак. Потом забирается в интернет и пролистывает пару новостных сайтов. Скандалы, интриги, расследования, да только вот всё не про него. Только после этого он позволяет себе улыбнуться - итак от природы приподнятые уголки губ изгибаются, и он медленно выдыхает. Кажется, тут всё в порядке, и беспокойство было напрасным. А был ли он вообще обеспокоен? Минхёк пытается вспомнить. Вроде бы, да, совсем немного, где-то глубоко внутри - в том уголке, куда он загоняет разные мысли и ощущения, если ему очень важно их игнорировать хотя бы какое-то время.
Есть во всём этом что-то неестественное. Что-то такое, чего ему никак не свойственно - излишнее спокойствие того особенного рода, которое он так неосторожно почерпнул вчера в другом человеке. Немного переборщил со своим не самым любимым амплуа энергетического вампира, случаются иногда промашки.
Во всех этих ошибках они сами виноваты. Они слишком сильно на него надавили. Нужно позвонить брату, поговорить с ним, а лучше - съездить домой и увидеться. Но кто же отпустит его домой сейчас? Да и сам он, хоть и рассуждает тут о необходимости, всё равно никуда так и не соберётся. Даже номер не наберёт, мало ли кто и что может услышать.
Минхёк трёт лицо обеими ладонями и медленно ползёт в ванную, приводить себя в относительный порядок. Сначала умыться, смыть остатки вчерашнего макияжа, почистить зубы. Потом - переодеться, потом - убрать из кухни следы своей вчерашней ночлежки. Позвонить менеджеру или кому-нибудь из ребят и просто поболтать, потому что он соскучился. Неважно, что совсем скоро предстоит мотаться туда-сюда из-за нового промоушена.
Совсем немного, самую малость, Минхёк позволяет себе подумать про Барома.
Хотя какой там самую малость. Он бы соврал, сказав, что этот человек не занимает все его мысли ещё со вчерашнего вечера. Он просто, как и обычно, пытается скрыть очевидное за таким мелочным, практичным, бытовым фасадом. Скрыть от себя же самого, как будто в его голове живёт не один, а двое. Глупо; ведь они оба прекрасно знают, что творится у Минхёка в душе. Баром - это беспокойство, настойчиво свербящее в затылке. Не может же вчера пройти просто так и исчезнуть бесследно. Минхёку было лет пять, когда он первый раз чётко осознал, что за любым действием следуют определённые, далеко не всегда зависящие от нашей воли последствия.
Звонок домофона доносится до его слуха и обрывает поток бессвязных, идущих своим чередом рассуждений тогда, когда он приступает к третьему пункту своей программы минимум и клюёт носом с зубной щёткой во рту. Неожиданно; неужели нуна что-то забыла? Ключи, например. Минхёк топает в прихожую и, не поинтересовавшись даже, кто пожаловал, нажимает кнопку домофона. Заходите, гостями будете, а ему нужно закончить умываться. И он снова скрывается в ванной.