- Добрый вечер! Меня зовут Хон Чжонхён, рад знакомству! – молодой парнишка слишком резко наклонился, и, как и ожидалось, чашка с кофе вылетела из его рук и весьма красочно разбилась вдребезги об пол, сопровождаемая фанфарами неловкого молчания.
Сылон поморщился от неприятного звука, и потер виски. Усталый, измученный, с впалыми щеками и чуть сгорбившийся, меньше всего на свете он сейчас был способен на светскую беседу с каким-то юнцом, неловко мусолившим взглядом пол.
-Не шуми.
Пусть это было совсем уж не любезно, но Сыл и не планировал вести себя как гостеприимный хозяин. Ему было абсолютно плевать, подумает ли этот Чжонхен, что он грубый, решит ли, ответить ему так же отстраненно. Хотелось только скорее встать под отрезвляющие, ледяные струи душа, а потом залезть в постель. Спихнуть этого молокососа на пол, и самому развалится на всю кровать в позе морской звезды. И в колючем взгляде вокалиста 2AM было написано, что если кто-то встанет на пути осуществления его планов, ему будет очень плохо.

Пройдя мимо парня, Сылон не специально, но уже чисто по своей природе сильно толкнул его плечом, и даже не обернувшись, узнать, все ли в порядке, остановился у туалетного столика у ложа и поставил на него уже почти пустую бутылку виски. Сыл знал, что от него за версту пасет алкоголем, как от заправского сантехника из замшелых детективов,  но какой либо неловкости или пресловутого девичьего стыда не испытывал.
А, в самом деле, почему мы так часто зацикливаемся на мнении незнакомых нам людей? Или даже знакомых, но абсолютно безразличных? Заходя в магазин, мы сразу же выпячиваем грудь вперед, живот, если он есть, втягиваем по максимуму, выпрямляем спину – и стоим как истукан – лишь бы все подумали, что ты такой непередаваемо шикарный. Так же, исподлобья внимательно смотрим на других людей, с внимательностью хирурга на операции отмечаем все их недостатки, и с равнодушием сытого, толстого кота смотрящего на цветную капусту, пропускаем мимо себя, их достоинства? И хоть бы один из нас задумался, что каждый из этих человеческих особей, точно так же мысленно, гадко высмеивает каждый наш даже незначительный минус, а на новую стрижку и красивые джинсы даже внимания не обращает. «Встречают по одежке» - да, в коей-то степени это правдивая цитата. Чем больше неопрятности в твоем внешнем виде, чем больше грязных пятен – тем ты интереснее, тем более ты востребован. Ведь всем хочется, раз – поглумиться, два – извечное любопытство, узнать, почему да как. Ну и конечно же десерт, три – тыкнуть носом в миллиметровый след от пепла, который просто надо стряхнуть, как нашкодившего котенка тыкают носом в его фекалии.
А знаете, что самое печальное?
То что, и на характер смотрят точно так же. Если ты маньяк – убийца, в детстве насилующий котят, отрывающий мухам крылышки, бьющий свою женщину, или же закатывающий каждодневные истерики своему мужчине, если ты, к примеру, психопат с манией величия, ну или же просто бессердечный ублюдок  или циник – ты уже, считай, элита. Чем больше тараканов – тем лучше. Куда интереснее, если у человека, к примеру, маниакально – депрессивный синдром, чем целая сборная шкафа по золотым медалям, с шахматных конкурсов. Куда привлекательнее, если ты, с абсолютным, холодным покер фейсом раздавливаешь назойливого комара в кулаке, чем пищишь и прыгаешь по деревьям, от одного вида майского жучка. Ну и уж точно, за целый день мы скорее произнесем такие имена как Чикатило, Фредди Крюгер, Джек Потрошитель, чем Саввы Мамонтова или барона Фальц-Фейна. Вы вообще, знаете, кто это такие? И не надо сразу же бежать в интернет – поисковик, это лишь докажет, что я прав. Мы даже имя великой женщины, произносим только в насмешливом стиле, вида «да ты прям Мать Тереза». Светлого ничего не осталось. Мы стали скупы на эмоции, мои дорогие, а благодетели, такие как милосердие, сострадание – стали никому не нужной, пошлой дешевкой, которую, к тому же, считают наигранной. Вот безразличие, вспышки ярости, скепсис – это да, это по нам. Недоверие – стало показателем умения жить, а продажность – способом находить выход. Что я могу сказать? Докатились. Давайте же, возразите мне. Скажите, что вы подойдете к упавшему человеку на улице, и поможете ему встать. Скажите, что несете больную собачку, встретившуюся на улице, в ветеринарную клинику. Рассмешите меня тем, что скажите, что вы подойдете к плачущему, незнакомому человеку, и узнаете, все ли в порядке. Хм. Вы и правда так делаете? Тогда, по меркам нынешнего поколения, современного круговорота ценностей, вы святой, и без какого либо присущего мне сарказма, я вас уважаю. Таких, как вы, один на миллион, и это грустно.
Так что же выбрать, мизерные крупицы доброты, что еще не затоптали армейские ботинки цинизма, или же не бороться с пагубным влиянием зомбо-ящиков, прочего СМИ, да и вообще, обществом? Попытаться сделать мир лучше, начав с самого себя, или же потягивать через трубочку прохладительный напиток, с гордым видом «моя хата с краю, я ничего не знаю»?
Сылон выбрал второе. Вернее, не совсем так. Он ничего не выбирал, просто ему всегда было элегантно начхать и на мнение окружающих, и на людей в целом. Насморк можно вылечить, ангину можно вылечить, хроническое равнодушие – никогда.

Сыл из тех, кто всегда стойко выдерживает все частые пинки судьбы, кто с упрямством, завидной даже для римских стоиков, прочищает себе путь к победе вилами. Его не сломить, не сломать, у него не отнять сильный боевой дух, ну а если вы покуситесь на ЕГО – то надеюсь, вы оформили завещание, ибо пора распрощаться со своими любимыми носочками и передать их кому-то другому. Он не будет считаться с чувствами оппонента, если он ему, право слова – никто. Наоборот, обладая весьма мерзопакостным характером, Сылон еще и с радостью потопчется на больном месте человека, который чем-то ему не угодил. А не угодить его Величеству можно даже просто обычным присутствием. Будучи счастливым обладателем переменчивости настроения как у беременной пмс-ницы, Сыл очень редко может управлять своими эмоциями, что не редко приводит к тому, что он слывет грубияном.
Вот и сейчас. Будь Сылон хоть на немного в лучшем расположении духа, он бы так холодно не отреагировал на Чжонхена. Но все было так – как было, и между парнями сразу же залегла не то что пропасть. Марианская впадина. Но, разумеется, Сылону и на это было все равно. Он расстегнул свою рубашку и скинул ее на кровать, непроизвольно соблазняя юношу, стоящего неподалеку, своим накаченным, рельефным торсом, сильными руками, прекрасно развитыми грудными мышцами. Услышав за спиной сглатывание, Сыл ухмыльнулся.
Поиграем.
За рубашкой полетел и ремень, а затем, развернувшись к Чжону, Сылон, с лучшей из своих улыбок с полочки «искушение», начал расстегивать свои штаны. Первая пуговица…Вторая…Ширинка…Оркестр сбившегося дыхания…И джинсы съехали с его худых бедер на пол, оставляя гигантский простор для фантазии юноше, при виде твердого, выпирающего кома в обтягивающих черных боксерах вокалиста 2AM. Но и они красовались на парне недолго. Абсолютно не стесняясь ни своего тела, ни присутствия «пары», Сыл снял и их, гордо выпрямился и бросил косой взгляд на свое достоинство.
Черт…
Плоть была в боевой готовности «вверх», что свидетельствовало о том, что смущение юнца возбудило Сылона, а это ни есть хорошо. Возбужденный альфа-самец, это крайне опасно для всего живого в радиусе километра (а если этот самец еще и извращенец, то и для не живого тоже), поэтому Сыл – все же вальяжно, не торопясь прошествовал к ванной комнате. Там он сразу же встал под ледяной душ и задумался о том, что всегда приводило его мысли в порядок – вышивание крестиком. Намыливая свое сексуальное тело мягкой мочалкой, касаясь самых сокровенных уголков – юноша представлял, как стежок за стежком рисует на ткани новую бабочку, дарит ее Роузу и слушает его хохот.
Поверили?
Ну, конечно же, он просто рукаблудствовал, представляя МинУ, ибо Сылон даже как нитку вставлять в иголку не знал.
Прекрасные мечты утихомирили буйство молодости в крови Сылона, и, накинув и завязав халат, он вышел из помещения и подошел к кровати, посмотрев на Чжона.

-Да, и, кстати, я Сылон. – мужчина словно выплюнул слова, проведя по своим растрепанным волосам рукой. – А ты - убери. – взглядом показав на разлитое кофе и осколки, Сыл скинул с себя халат и залез под одеяло, засунув руку под подушку и уютно потянувшись, что-то зафырчав.
-Разбудишь меня – убью, – и мысленно пожелав МинУ кошмаров, за то что, собака такая, не звонит, Сылон погрузился в долгожданную сонную негу.

Отредактировано Im Seulong (2011-07-15 08:16:29)

Хотелось захлебнуться сном, утонуть в умиротворении, и лишь молиться, чтобы насмешливая Фемида не бросила лживый спасательный круг в виде бодрствования. Самым жестоким бы было сейчас лежать и думать, как всегда – об ошибках, которые были совершены. Ведь именно такие мысли приходят к нам, когда мы долго не можем уснуть. Страхи, переживания…Это дикий коктейль отчаянья, переливающийся из коктейльной рюмки самобичевания в гигантскую бадью кошмаров. Морфей, искусно извращаясь, как за неуплату налогов, лишает отвлекающих «не-о-чемностей», словно газа или воды – того, что необходимо для нормальной жизни. После дня, полного круговорота эмоций – дел – разочарований – надежд и прочей сентиментальности, нужен сон, пусть и не очень долгий, и пусть лучше вообще без картинок, но главное, моментальный. Создали бы такую подушку – кладешь на нее голову, и сразу же засыпаешь. И нет этих бесконечных 30-40 минут мучения, наедине с самим собой.
Мечты, мечты – наша отдушина, то личное пространство, где в теории возможно все, но почему то очень мало переносимо на практику.
Сылон, с закрытыми глазами, мысленно спорил с тишиной и сбивчивым дыханием парня, сидящим рядом, на тему «встать или не встать». Предложение остаться лежать победило, и попытки заснуть продолжились, но, как и прочие бесконечные минуты назад, не увенчались успехом. Казалось, на простыне колючие крошки, впивающиеся в спину подобно острым иголкам, подушка то ли мокрая, то ли просто горячая, без одеяла холодно, с ним жарко – в общем, все катаклизмы кроватного пространства решили случиться именно в эту ночь, и именно тогда, когда спать хотел Сылон.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Сыл почувствовал, когда Чжон коснулся своими холодными пальцами его губ, из любопытства? в ласковом жесте. Но даже  сил отпихивать юнца не было, поэтому притворно сонно заворочавшись, мужчина перевернулся на бок, тем самым, непроизвольно, давая Хёну лечь рядом. Тот не заставил себя ждать с этим действием, и еще несколько секунд – и Сылон мурашками по спине ощутил напряжение юноши, его комок нервов.
Боится?
А бояться стоило, но не в данный промежуток времени. Будь вокалист 2AM в другом расположении духа, он бы с превеликим удовольствием спихнул Чжонхена на пол, откуда тот и пришел, но великая Госпожа Лень сказала «пофиг». Да и в самом-то деле, ощущать рядом чье-то тепло гораздо приятнее, чем хоть и как Царь – Бог, но одному лежать на гигантском ложе.

То ли Морфей все же смилостивился, то ли просто постепенно ставшее ровным дыхание Чжона благоприятно действовало на расшатанные нервы Сылона, но он постепенно начал погружаться в сон, да к тому же в тот, о котором давно мечтал – спокойный, глубокий, и без каких-либо четких сюжетов. Он будто бы падал в ту яму, в которую однажды, по своей глупости, свалилась пьяная  девочка по имени Алиса. Вот мимо пропрыгал Белый кролик, побрякивая новыми ролексами, а вот и Синяя гусеница, с закатившимися глазами, вдохнула дым марихуаны. А Сылон все падал и падал, а рядом Красная и Белая Королевы играли в покер на жизни Сказочной страны. Чуть поодаль уже очень Безумный, но почти совсем не Шляпник пил чай, запивая им две таблетки Экстази, ну а Чеширский кот, словно фиолетовый туман с привкусом смеха обвивался вокруг падающего мужчины, оплетал его своим смогом,  и насмешливо, с издевкой улыбался, продолжая тянуть все дальше вниз. Внезапно, но в то же время плавно пейзаж поменялся, и вот уже Сыл с закрытыми глазами кружится на карусели, а немного заботливый, но все же строгий голос Мери Поппинс говорит «До свидания»…Через закрытые веки болезненней ощущались искорки взрыва, когда она уходила, но вот уже карусель опрокинулась и Сылон снова падет, падает, падает…Кому то это может показаться кошмаром, но по сравнению с тем, что снится парню обычно, от этого сна он получал искреннее удовольствие.
Пронзительный звук, напоминающий скрежет пилы, лишь на миг стал раздражителем; его почти сразу же вытеснили образы МинУ, который будто бы звал вокалиста, стоя на краю ямы, а Сылон, протянув руку вверх, продолжал падать. Но еще секунда, и голос Роузи стал громче, четче, он будто бы звенел в ушах, наполнил воздух собой, еще меньше минуты – и его лицо оказалось напротив лица Сыла, и тот резко открыл глаза.
Прямо на него смотрели черные глаза юноши, он что-то говорил ему и махал перед носом телефоном. Сылон заторможено пытался понять по губам Чжонхёна, что тот пытается ему сказать, потому что в голове все еще звучал голос любовника.
- Сырон?.. Сырон…Э-эй... Тебе сообщение, наверное, что-то срочное…От какого-то Мин У.
Волшебные слова и, правда, существуют, но чаще всего это не «пожалуйста/спасибо», а имена любимых людей. Вот и сейчас, услышав магически действенное «Мин У», Сыл как очнулся от комы, и сознание неприятными толчками задробило в висках.
Черт…
Если есть такие моменты, как «не во время», то это был их венец; пробуждение и приход в себя были неприятными, и главное – слишком ранними. Головная боль нахлынула с новой силой, стирая в прах, уничтожая, учения разруху в только что боле менее успокоившихся переживаниях Сылона. Тело заломило от усталости в пятикратном размере, казалось, что разрывают на кусочки, с жадностью каннибалов дерутся, прям на его останках, за пропитую печень.
-Ты…
Взгляд Сылона сфокусировался на том, кто довел его до такого состояния. Мальчишка был бледен, даже при выключенном свете это было заметно, губы сжаты в прямую, тонкую линию. Уже не одетый в дорожную одежду, он казался безумно худым, но каменное сердце на то и каменное, что не должно умиленно сопеть при виде какой-то трогательности. Напротив, Сылон достаточно холодно и опасно сверкнув глазами, собрал расплывшуюся по стенкам разума волю в кулак и одним сильным, достаточно грубым рывком перевернул Чжона на спину, сам же, навис над ним.
-Я предупреждал.
Сведя руки юноши над его головой, и держа их за запястья, Сыл взял из ослабших тонких пальцев Хёна свой айфон и нажал «прочитать».

Слова Роуза, такие пробирающиеся внутрь, плавящие кровь и обращающие ее в чистый сгусток страсти и кислорода, ненормального или даже аморального влечения и жажды насилия, мучительно – сладкой тягой заныли в паху возбуждением.
-Сученыш. – и в этом слове было куда больше нежности, чем в пресловутых «зайчонок, кисонька, солнышко», от этой расхалябной грубости веяло искренностью, и чем-то большим, чем просто запахом спермы. Ароматом общего любимого одеколона?
Переведя взгляд на мальчишку, непонимающе – без страха, смотрящего на него, Сыл улыбнулся.
-Сыграем?
«И наша пьяная любовь, всегда смешит походкой…».  Будучи тем еще маниакальным садистом, Сылон решил немного жестоко и приятно проучить юношу, осмелившегося его разбудить.
Продолжая держать его руки, он включил на телефоне диктофон, чтобы отправить Роузу голосовое сообщение. Тонкий, немного пронзительный звук уведомил о том, что запись пошла, и Сыл приступил к игре.

-Роузи... – тихо прошептал мужчина в телефон, в это же время, раздвигая коленом ноги Чжонхёна и нажимая ему на пах. - Злость, из-за того, что ты меня разбудил смыла волна, даже нет, цунами того дикого желания, которое вызывают во мне мысли о тебе.
После этих слов, Сылон сделал небольшую паузу, и медленно приблизившись, мягко поцеловал донсенни в губы, наслаждаясь их вкусом, протолкнув язык к нему в рот. Юноша под мужчиной не вырывался, но и не отвечал, казалось его разум, вообще покинул тело, оставив просто симпатичную оболочку,  эмоциями же, будучи очень далеко. И пусть, из-за абстракции Чжона, этот поцелуй больше напоминал смягченную версию онанизма, Сыл получал от него истинное наслаждение. Но пришлось прерваться, и вокалист 2AM продолжил говорить:
-Я хочу наконец-то тебя увидеть, сжать тебя своими руками и прижать к себе...Ласкать страстным, жарким, требовательным поцелуем твои сладкие губы, затем спустится вниз и скользнуть языком по твоей шее. Прикусить тонкую кожу, оставляя темное пятно засоса.
Пуговица за пуговицей, Сыл расстегивал пижамную рубашку Хёна, заставляя его сжимать зубы, и обнажая его худое, но восхитительно сексуальное тело.   Вот уже и не нужный предмет одежды грубо стащен с плеч, и пальцы Сылона игриво подбираются к кромке штанов юноши, желая пробраться под них…
-Медленно, издеваясь медленно, искушая медленно раздеть тебя и привязать твои руки к спинке кровати черными, как ночь, атласными лентами...И любить тебя, пылко, одновременно и нежно, и страстно, и грубо...Заставлять тебя выгибаться подо мной, стонать мое имя, кричать, чтобы я продолжил...
Не ожидая от юноши реакции – слишком уж все было странно и не правдоподобно, Сыл осторожно, но в то же время напористо забрался к нему пальцами под боксеры, касаясь плоти – сейчас невесомо, но с каждым прикосновением все более ощутимо. Мужчину заводила эта игра, то, что он хотел сделать с МинУ, сейчас он делал с невинным Хёном, и пронзительный страх, повисшей в комнате, вспоровший красной ниткой натянутую атмосферу, читался в глазах паренька.
-С каждым разом все глубже входить в тебя, чтобы ты прокусывал свои пухлые губы до крови. Слизывать эти алые капли, смотря на тебя потемневшими от похоти глазами...
Сыл стянул с Чжона и боксеры, с удовлетворением разглядывая открывшуюся картину, и усмехнулся.
Отлично.
Обхватив ствол его плоти, Сылон начал двигать по нему рукой, с каждой секундой ускоряясь в своем действии, становясь резче, отрывистее, горячее. Не выдержав испепеляющей силы желания, мужчина снова впился в губы юноши, но уже гораздо чувственнее, чем в предыдущий раз. Он скорее кусал, чем целовал, но и в этом была своя сиюминутная прелесть.
-Ты нужен мне, я задыхаюсь без бархата твоего низкого голоса, теряюсь сам в себе, без твоей чуть насмешливой ухмылки...Ты ведь уже знаешь все о моей новой паре, да? Ты всегда с такой тщательностью проверяешь всех, кто приближается ко мне ближе, чем на расстояние пушечного выстрела...
Эти слова Сыл произнес, глядя прямо в глаза Хёну. Хотелось увидеть его реакцию, хотелось, чтобы он затрепетал под ласками, хотелось, чтобы застонал, прогнувшись над смятыми простынями. Хотелось волновать его сознание.
-Тебя мне никто не заменит, ни в жизни, ни в постели...Шоу есть шоу, но я хочу изнасиловать тебя прямо в холле, или в лифте, где угодно - и мне плевать на рейтинги, я просто хочу тебя. Увидят? Да пусть смотрят. И завидуют мне, что я занимаюсь сексом с таким желанным для всех МинУ...
После этих слов, Сыл прервал свое действие, и как-то немного горько усмехнулся.
Наверное, я и, правда, жесток, как многие говорят.
Жестокость не всегда проявляется в причинении боли…сразу. Отнюдь, самый извращенный садизм, это сначала дать человеку счастье, крылья, надежду, а затем, на мотив Тараса Бульбы «я тебя породил, я тебя и убью», безжалостно все это отнять. Сылон осознавал, что именно так через несколько минут он и поступит с Чжоном. И знаете, впервые за долгое время, ему захотелось испытать угрызения совести. Ему захотелось, искренне возненавидеть себя за те муки, тот грех, что сейчас, под видом липкой паутины удовольствия, он возлагал на хрупкие чувства юноши.
Но ничего такого не произошло. Голос разума не глаголил истину, лишь тиканье настенных часов, эхом упущенного или слишком рано использованного времени, отдалось в этой цитадели боли минором.

-Думай обо мне сегодня ночью, – прошептал Сыл в трубку, вновь начав ласкать плоть юноши пальцами. Склонившись к самым его губам, он прислонился лбом к его лбу.
-Думай обо мне каждой ночью, - секунда, и ватную тишину комнаты разорвал протяжный стон.
-Думай обо мне... – кому была адресована последняя фраза, понять было не возможно, потому что она была скорее хриплым выдохом Хёну в губы, чем словами в трубку. Это была скорее та слишком громко подуманная недосказанность, чем четкая идея. Та, еще не до конца осознавшая, что она есть истина, формирующаяся из нелепых надежд и потаенных страхов. Или из банального желания быть обыкновенно НУЖНЫМ?
Кто знает. Но просто…

Просто…
Не так уж все и просто.
Нависая над телом молодого парня, которого он только что совратил, Сылон вспомнил, как сам когда-то лез на стены от отчаянья. Да, Хён сто процентов не испытывал к нему ничего кроме грубости – ведь именно бесчувственным хамлом он себя и подал, но…
Черт, ну почему именно сейчас?
Нажав кнопку «отправить», Сылон отбросил телефон в дальний угол комнаты и, поднявшись, подошел к окну.
Когда-то он был таким же, как этот юноша. Смущающимся, трогательным, неуклюжим… По-настоящему добрым. Ранимым. Он верил людям, и, не смотря на все мелочные плевки в лицо и более частые удары вилами в спину, он любил жизнь, любил просыпаться по утрам.
Да, не всегда его день начинался с дикой головной боли и отчуждения ко всему живому. Когда-то все было «с добрым утром, хён!» и бесчисленное количество улыбающихся солнечных зайчиков. Не всегда его ближайшими друзьями были виски и сигареты. Когда-то они были из плоти и крови, но что важнее, из переживаний и мечтаний. А теперь пережеванная пустота словно металлический шарик перекатывалась от виска к виску, заглушающей сознание болью отдавалась по всему телу, и хотелось отстать, оставить, остынуть…Когда-то так хотелось поступить с любовью, сплетенной с ненавистью в тугой ком. Теперь хотелось с самим собой. Только кажется, что опустить руки легко. Это гораздо сложнее, чем бороться, потому что извечная паранойя, «а если бы» не дает спать, жить, дышать.
Да, когда – то все было не так.
А как?
В какой момент Сылон разучился любить? Таких вариантов множество из-за нелестных нелепостей, наполнявших его жизнь. Но, наверное, все же переломным этапом стало тяжелое расставание с тем, кого он любил. Было много грязи, подлости, боли, горечи – отвратительный напиток, с мерзким привкусом суицида. Даже сам Сыл не помнил, что тогда его остановило взять равнодушный нож и примерить его к тонким ручейкам вен на своем запястье. Можем быть, извечная привычка, делать так, как хочется другим? Улыбаться – потому что это больше нравится. Всегда выслушивать и поддерживать – даже если от усталости выворачивает наизнанку. Говорить «ничего страшного», когда страшно, страшно, черт возьми, страшно отпустить! И отпускать, потому что желаешь счастья. Хотя хочется вцепиться руками, ногами, зубами, вспороть себе брюхо и привязать к своему тулову тонкой кишкой. Смирятся с «друзьями», хотя какие друзья, когда в голове битом звучит Его имя.

Он. Он. Он. Он. Он. Он. Бесконечные месяцы в ожидание – нет, не рассвета,  - заката, мысли о том, о чем мыслить права не имел и звенящая, грохочущая оркестром тишина. Тесная пустота. Давящее одиночество. Слишком уж кислород чистый, когда ты дышишь им один. Чистый и способный только резать легкие, а не как ни насыщать их живительным воздухом.
Но когда-то надо было измениться.
«Увидимся, когда я встану взрослой. Или не стану. Или не увидимся». Скорее не увидимся, ибо стать взрослым пришлось. Чтобы как-то всплывать на поверхность дерьма, под названием рутина, надо было стать крепче.
Сначала с корнем было выдрано сердце и – нет! Никаких благородных Данко и праведных озарений людям пути – только Флеравский Формалин, и пожирающие уже более ненужный орган собаки.
Затем легкие – зачем они, если от них только труднее дышать. Лучше бритвой нарисовать себе на шее жабры, ведь рыбы не умеют врать.
Гланды – лучше молчать, хронически молчать, чем снова говорить то, что от тебя ждут.
Хребет – вместо него был вставлен не менее пластичный, но титановый, чтобы ножи ломались, когда их будут кидать в спину.
Найти в себе душу, и с тщательностью хирурга вырвать эти жалкие 21 грамм, мешающие жить.
Наждачкой  или просто тупым топором покромсать прежнюю сущность, в мясо, в кровь, лишь бы без остатков. Перекроить сам смысл свой, и стать собой, но уже не своим.
Так началась двадцать первая осень Сылона. Морально изуродованный, исковерканный, но уже точно настоящий, он тогда, как и сейчас смотрел в окно, на насмешливую ночь, а в его постели лежал первый агнец.

И какая разница ну чужие чувства? Вписки. Выписки. Еще одни дешевые любовные романы. И нет уже, вымерла любовь на всю жизнь. Есть только секс на одну ночь. Или на несколько.
Роуз…
То светлое, что было, нельзя вырвать с гниющим корнем, как не пытаться. И то что осталось в Сыле от того любящего наивного ребенка, все воплотилось в нескольких близких людях, но в большей степени  - в Роузе. Не влюбленность, все- таки, это слишком громко сказано – но и не безразличие, а в нашем безумном мире, это уже катастрофически много. Самый близкий. Безумно близкий. Слишком близкий? Да просто близкий.
Мой Роузи…
Вернувшись и присев на постель, Сылон немного равнодушно, немного насмешливо посмотрел на парня.
-Сегодня можешь ночевать на кровати, – и, нагнувшись, зачем-то поцеловал его в губы. Затем поднялся, и снова вернулся к окну, закуривая.

Уже очень Безумный, но почти совсем не Шляпник, потому что в пьяном угаре, позабыл где-то Шляпу.

Но лучше шляпу, чем честь.

О любви не кричат, дружбу не доказывают, а нежность, наверное, только и может что быть – всепоглощающей. Ни что другое не может так полностью захватить в свой плен, как трепетное прикосновение холодных пальцев по щеке, или секундное молчание губ к губам в поцелуе. И никаких фанфар пошлости, похабности, без оркестра животной страсти, без  надрывного хохота вульгарности. Нет, это все из другого фильма, и скорее всего, мексиканского. Все эти «Кармелита, твой муж на самом деле мой сын, а я твой младший брат по отцовской линии через седьмое поколение твоего пятого ребенка от Хуанито …Но, давай все равно займемся сексом?», никак не связаны с искренностью. Нежность, это скорее внутреннее смирение, когда улыбаешься тому, кого любишь, когда тот рассказывает тебе о том, кого любит он. И нет боли…Вернее есть, но она не звенящая, пронзительная, мозгодробящая, сверлящая в висках. Нет. Оставим и это, только уже для высокобюджетных драм по пьесам Шекспира. Боль, конечно же есть, но спокойная, мягкая, как после того, как очень много ходишь, ноги болят, и хочется только спать. Вот так и в этом случае, сердце слишком много билось – от волнения, страха, счастья, разочарования – и заболело, и устало, и захотело спать. Нежность, это когда всего себя тратить, что бы сделать кого-то очень важного, самого нужного счастливым, а на вопрос «ну ты же тоже хочешь отдачи?» отвечать «нет», и не врать. Ведь когда испытываешь глубокую нежность к человеку, то совсем не важно, дает ли он тебе ее в ответ. Первоначальное, первостепенное – это то, чтобы он был счастлив.  Нежность, это рассыпаться поездами, вокзалами, ехать куда-то, чтобы просто увидеть чьи-то до соленого привкуса на губах любимые серо-голубые глаза. Или карие, зеленые – у всех свое небо, у всех свой воздух, и уж точно, у всех свои «любимые глаза», которые «обязательно окажутся горькими. И какого черта, они же минуту назад смели смеяться?!». Нежность, это радоваться даже от одного выдоха, или вдоха, от одного жеста, или полуулыбки, или брошенных, возможно даже случайно, паре фраз от любимого, но не твоего хотя бы раз в неделю…В месяц…Порой кажется, что жизнь такая длинная, такая твоя, и что ты обязательно все успеешь, обязательно все сделаешь, обязательно все скажешь. Но захлебываясь в этом «да у меня еще вся жизнь впереди», мы многое не успеваем. Не приходим туда, куда надо было, не помогаем тому, кто в этом по-настоящему нуждался. Не говорим тем, кого любим, о своих чувствах. Не относимся бережно к сердцам своих друзей.
А ведь завтра нас уже может и не быть. Или кого-то из наших близких может не стать. А мы, прячась за каменами крепостями своей нерешительности, стеснения, не говорим им всей правды. Не говорим, как же они на самом-то деле, нам дороги. Не делаем того, что на самом деле хотим. А послушно, словно «скованные одной цепью», делаем то, что правильно.
Но может, пора что-то изменить…?

Сылон медленно, или чего-то опасаясь, или раздумывая подошел к креслу, на котором робко свернулся юноша, пытаясь уснуть, и с нежностью, удивительной лаской убрал пряди челки ему с лица. То ли не чувствуя пальцев, то ли чувствуя что-то очень сильное, Чжон не открыл глаза, не оттолкнул руку, не порвал ту хрупкую, немного хрустальную ниточку, протянувшеюся между ними.
Совсем еще ребенок…
Симпатия, даже влюбленность – из всего этого еще можно выпутаться, а вот когда ты начинаешь испытывать к человеку нежность – то все, попал и пропал в омуте. И Сыл, сбивчивым дыханием и увлажнившимися ладонями понимал, что не конец это истории, а только ее начало, и что кто-то очень дерзкий, хоть и не с виду, отрезал ему от сердца хороший такой кусок, и забрал себе, и теперь, пачкая свой карман горячей кровью Сылона, мысленно радуется, что как и в старой доброй сказке, Красная Шапочка вновь обхитрила Волка.
-Эй…, - нарушая нечаянно возникшую идиллию, вокалист 2AM потряс парнишку за плечо, - Я, кажется, сказал тебе, спать на кровати.
В ответ ему было явно импровизационное сопение и даже почти убедительное похрапывание, но будучи человеком принципиальным, Сыл поднял Хёна на руки и аккуратно, очень осторожно и бережно переложил его на постель, оставляя кресло глотать одиночество, как сам глотал по утрам аспирин.
Черт…Красивый…
Мужчине нестерпимо захотелось поцеловать юношу, прижать его к себе, разбудить своими руками, вновь скользящими по его бедрам…
Порой, надо идти на поводу у своих желаний. Порой действительно надо отключать мозг, чтобы он не занудствовал о вреде или аморальности тех или иных действий. Иногда, надо действительно плевать на все. Посылать здравый смысл на мужской половой орган, и просто жить так, как хочется. Мы не бессмертные, а Смерть не даст нам лишних пару лет за бутылочку дорогого коньяка и коробку конфет. Госпожа Фемида, конечно, прекрасная женщина, но уж слишком много она о себе возомнила, и не знаю как вам, мне давно хочется сбить с нее спесь. Может нам пора самим решать, что делать, с кем быть, плыть ли по течению, или же быть суровым металлистом среди гламурных кур? Нам никто не имеет права навязывать свою точку зрения – ни правительство, ни церковь, ни «большинство», ни, тот же самый, разум. Иногда ой как надо становится безалаберными детьми, способными на любой абсурд, на любой бред, и просто абстрагироваться от мировой суеты, от жизненных проблем, и, к примеру, погонять во дворе мяч. А то, что ты знаменитый айдол, тебе много лет – а не пошло бы это все в баобаб? Это только наша жизнь, и только нам решать, что с ней делать.
И да, мы будем оступаться. Мы будем совершать миллиарды ошибок, сотни раз будем наступать на одни и те же грабли, но, черт возьми, мы будем это делать потому, что так хотим! Кто-то будет учиться на промахах, кто-то нет, кто возможно перегнет палку и закончит плохо, но… Я очень люблю сериал «Отбросы», и мой любимый герой сказал: «по словам Дарвина, нельзя приготовить омлет, не разбив пары яиц».  Да-да, именно так. Но уж лучше мне кажется сдохнуть от опьянения, или курнув не той травки, или слишком сильно разогнавшись, или во время секса, или в драке – но не в тупом мордобое, а защищая то, что во истину важно…Потому что тогда, есть шанс умереть счастливым, веселым, таким, каким тебе и запомнят. Но не будем о грустном, свобода выбора – вот о чем я вам толкую.

Сыл прилег рядом с Чжоном, обвил его талию одной рукой, и, прикрыв глаза, мягко поцеловал губы юноши. Поначалу медленно, с каждым ударом сердца все более напористо, сладко, желая, растворится в его карих глазах, мечтая уснуть с ним в миллиметровом расстоянии, проснуться вместе, пугаясь подобных мыслей. И хотелось, словно живительного глотка воздуха, почувствовать отдачу. В первые, так болезненно захотелось быть нужным, быть желанным, и…Единственным. Сылон всегда знал, что Роуз испытывает глубокие чувства к ДжиДи, и то, что он, Сыл, всего лишь…секс-друг. Звучит неприятно, правда вообще редко по вкусу как конфета, скорее как горчица, но сравним, что полезней? Но не об этом. Сердцу не скажешь «заткнись», чувствам не скажешь «исчезните», и поэтому звук телефона, сообщающий о новом входящем сообщении, в раз возвел между Сылоном и растерянным юношей на кровати кирпичную стену. Метнувшись к источнику шума, Сыл нажал «прочитать», и, не объясняя Хёну ничего, даже не прощаясь, в темпе оделся и вылетел за дверь, сломя голову помчавшись на место встречи, назначенное «любимыми глазами».

Роуз…

--->   Бар "Reubeusyong"

Отредактировано Im Seulong (2011-07-26 19:01:54)